НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

 

 

Моисей Наумович Авербах (в первом ряду слева) на экскурсии в Ясной Поляне.

Середина 1930-х годов (тульская ссылка).

 

Павел Негретов

Моисей Наумович Авербах

(глава из книги «Все дороги ведут на Воркуту», Benson, Vermont, USA, 1985)

 

В марте 1954 года, после восьмимесячного этапа в Россию, меня снова привезли на Воркуту и, подержав несколько дней на Рудницкой пере­сылке, направили на 40-ю шахту, которая тогда, вступив во второй год эксплуатации, нуждалась в рабсиле. Нумерация шахт на комбинате произ­водилась не в последовательном порядке, поэто­му всех действующих шахт в то время было не сорок, а около двадцати, включая мелкие, Теперь шахт стало еще меньше, но добыча намного уве­личилась.

На шахте я пошел к начальнику вентиляции и попросил его взять меня к себе. Так я попал в бригаду кладчиков чураковых перемычек.

Начальником вентиляции 40-й шахты был Мо­исей Наумович Авербах. Я благодарен судьбе за то, что она свела меня с этим человеком, кото­рому я столь многим обязан.

Моисей Наумович родился 30 декабря (ново­го стиля) 1906 года в Москве в семье довольно состоятельного коммерсанта, имевшего собственное дело по торговле мехами. В 1915 он на круг­лые пятерки сдал вступительные экзамены для поступления в младший приготовительный класс Московской Практической академии коммерческих наук, но не преодолел трехпроцентную норму для евреев. Однако, в связи с наплывом бе­женцев из западных губерний, по инициативе вел. кн. Николая Николаевича процентная норма бы­ла повышена, и Авербах через два месяца после начала занятий все-таки стал ходить в младший приготовительный класс. В 1925 он закончил это учебное заведение, которое в 1920 было преоб­разовано в 1-й Московский промышленно-экономический техникум. Получив звание «тех­ника банковского дела», Моисей Наумович поступил на работу в Мосгорбанк и проработал в нем пять лет, до 1930 года. Одновременно он учился в Московском институте народного хо­зяйства им. Плеханова, куда поступил в 1926, выдержав огромный конкурс (на десять мест, выделенных для Москвы, было подано 437 за­явлений. Потом было принято еще человек 50 или 60 на места, оставшиеся незанятыми национальными республиками, но Авербах был при­нят в числе первой десятки). Окончил Моисей Наумович горное отделение промышленного фа­культета в 1930 году и поступил на работу в си­стему угольных учреждений «Союзуголь».

Пора учения в «Плехановке» совпала со вре­менем борьбы с оппозицией. Один из сокурсни­ков Авербаха попал в ссылку и прислал товари­щам письмо о своем бедственном положении; работы нет, денег нет. Студенты устроили складчину, и Авербах дал больше всех, потому что он работал. Позже, уже после окончания института, посадили кого-то еще с их курса, и список участников складчины, попавший в руки органов, пре­вратился в оппозиционную группу.

29 октября 1934 года Авербах был арестован и получил по решению ОСО три года ссылки в Ту­лу. Там он работал в Тулгорстрое. Отбыв ссылку и вернувшись в Москву, Авербах 22 июля 1938 года, через тринадцать дней после заполнения ан­кеты, был снова арестован и просидел под след­ствием в Орловском централе почти три года. В 1941 году он получил, опять-таки по ОСО, восемь лет, но уже не ссылки, а заключения. Поскитав­шись по северным лагерям (Кулойлаг, Ухтижемлаг), Авербах попал, наконец, в 1943 г. на Вор­куту. Освободился в 1948, но без права выезда из Воркуты. Поселился на Руднике. В январе 1952 получил «вечную ссылку» и поселение на Воркуте. Ссылку сняли в сентябре 1954, затем в течение 1956–57 Авербах был реабилитирован по всем четырем делам, включая одно лагерное 1942 года.

В 1961 Моисей Наумович уехал из Воркуты в Москву, где он и живет с женой в настоящее вре­мя.

При Авербахе в вентиляции на 40-й шахте был порядок. Он никогда ни на кого не кричал, всем говорил вы, но работу спрашивал. У нас в бригаде было много западных немцев, после визита Аденауэра в Москву в 1955 их всех отпустили до­мой, а заодно с ними и всех иностранцев вообще. Через некоторое время Моисей Наумович полу­чил два письма из ФРГ, одно из них мне особенно запомнилось. Видимо, это письмо писалось за столом, среди женщин, в веселом настроении. «Вы были нашим строгим, но справедливым начальником», – писали немцы. Все подписались, а одна из девиц вместо подписи оставила на письме алый оттиск губок.

Перед выходом на пенсию Авербах перешел на более спокойную работу диспетчера, и вентиля­ция на 40-й стала приходить в упадок. Этому способствовал и начальник шахты Л., который не обращал внимания на технику безопасности и требовал только «добычи».

1 апреля 1961 года в шахте произошел взрыв газа метана, унесший 26 жизней. Под суд пошли второстепенные лица (четыре человека), им да­ли по году срока, главный же виновник, началь­ник шахты, на другой день после взрыва улизнул с шахты и стал начальником стройуправления. Свое вступление в новую должность он ознаме­новал тем, что сделал за государственный счет капитальный ремонт с перепланировкой в его новой городской квартире, о чем тогда же писал фельетонист в нашей «Заполярке». Потом, в ян­варе 1962, в «Труде» была напечатана большая статья, в которой рассказывалось, как Л. довел шахту до аварии, о жертвах, правда, не упомина­лось. Но «непотопляемый» Л. ничуть от этих вы­ступлений печати не пострадал: с него все сходит как с гуся вода.

В феврале 1964 года на шахте Капитальной произошла более тяжелая катастрофа, в которой погибло пятьдесят пять человек, но несчастный случай 1961 года на 40-й произвел на меня большее впечатление, потому что во время взрыва я был в шахте, только взрыв произошел на север­ном крыле, а я был на южном.

Начальник Геологоразведочной экспедиции на Руднике не мог забыть мне истории с Водолазкиным. В 1958 я в первый раз пытался поступить на заочное отделение исторического факультета Ле­нинградского университета, но Чухин дал мне сдержанно-лаконичную характеристику: «К рабо­те относится добросовестно, в общественной жиз­ни коллектива никакого участия не принимает». Меня допустили к вступительным экзаменам, но не приняли как «не прошедшего по конкурсу». В следующем году приемная комиссия потребовала от меня не просто характеристики с места ра­боты, а рекомендации, в которой мне админи­страция и партком отказали, и к экзаменам я до­пущен не был. В апреле 1960 я сам попросил Чухина сократить меня, и он рад был от меня изба­виться. Я вернулся на 40-ю шахту, откуда ушел четыре года тому назад, и меня приняли на место машиниста подземной вакуумнасосной. «Негретова не трогай, – сказал Авербах начальнику де­газации, – он будет учиться». На участке дегаза­ции уже работали три заочника, – все трое быв­шие заключенные, – только они учились в поли­техническом, я же должен был стать историком.

Авербах написал мне такую характеристику-рекомендацию, что с ней надо было бы поступать не на первый курс истфака, а прямо в аспиранту­ру. Он сам пошел и подписи собирать. Начальник шахты Л. сам тогда учился на вечернем отделении Воркутинского горного техникума, и Авербах иногда помогал ему писать контрольные работы, так что тут прошло все гладко. В шахкоме, глядя на подпись начальника шахты, подписали, не за­давая никаких вопросов. Секретарь парткома тоже подписал бы без сопротивления, если бы речь шла о политехническом институте, но я поступал на исторический факультет, и секретарь сказал, чтобы я сам пришел к нему. «Не подпишет», – сделал вывод Моисей Наумович. Он минуту по­думал и сказал, что подделка подписи является преступлением, если совершается с корыстной целью, но желание учиться нельзя назвать корыст­ным желанием, а посему он считает допустимым поставить свою подпись вместо подписи секре­таря парткома. Теперь, я думаю, можно, никому не причиняя вреда, раскрыть эту тайну двадцати­летней давности.

Ранее, в марте того же 1960, когда я еще ра­ботал в Геологоразведочной экспедиции, Моисей Наумович убедил меня, что стоит добиваться пе­ресмотра дела. У меня было обвинение по четы­рем пунктам 58-й статьи (54-й украинской), и можно было надеяться на снятие обвинения по двум пунктам. Он сам составил письмо в Глав­ную военную прокуратуру, и мне осталось толь­ко подписать его. Дней через пятнадцать пришел ответ. Главная военная прокуратура меня из­вещала, что я был осужден обоснованно, и пра­вильность предъявленного мне обвинения я сам подтверждаю в своей жалобе. Вместе с тем в от­вете разъяснялось, что обвинение по двум пунктам (подготовка вооруженного восстания и связь с мировой буржуазией) мне предъявлено излиш­не, однако в связи с тем, что на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 17 сен­тября 1955 года судимость по приговору от 14 января 1946 года с меня снята, «для пересмотра дела оснований не имеется».

Указ от 17 сентября 1955 года амнистировал советских граждан, сотрудничавших с оккупан­тами во время войны. Я с оккупантами не сотрудничал и считал, что амнистия на меня не рас­пространяется, но Главной военной прокуратуре было виднее, и я с ее письмом пошел в милицию менять паспорт.

Таким образом, в июне 1960 я ехал в Ленин­град с блестящей характеристикой с места рабо­ты и чистым паспортом в кармане, и был уверен, что на этот раз я, наконец, поступлю в универси­тет, Но меня снова не допустили к экзаменам.

Амнистия – не реабилитация, дали мне понять в приемной комиссии. И вообще, зачем вам этот исторический? Историков у нас перепроизводство, шли бы вы лучше на математический. Я ска­зал, что горных инженеров у нас теперь тоже перепроизводство, а хороших не хватает. Ну, до­пустим, – отпарировали мне, – вы будете хорошим историком, но лучше плохой да свой, чем хоро­ший, но чужой,

Я совсем пал духом, и если бы не Моисей На­умович, то не знаю, что бы я делал дальше.

Моисей Наумович предложил написать жалобу в министерство высшего образования. Мы вместе составили текст. Дескать, для приемной ко­миссии Ленинградского университета Указ Пре­зидиума Верховного Совета от 17 сентября 1955 года силы не имеет, так как в ее глазах судимость на мне продолжает оставаться, поэтому ко­миссия отказывает мне в гарантированном Кон­ституцией праве на образование. Ответ из мини­стерства был направлен в Ленинградский универ­ситет, а я получил копию, из которой узнал, что министерство разрешило допустить меня к вступительным экзаменам. В октябре приемная ко­миссия известила меня, что в университете про­изводится дополнительный набор для демобили­зованных военнослужащих, и мне предлагается явиться для сдачи вступительных экзаменов. Мо­исей Наумович помог мне еще раз получить от­пуск без содержания, и я немедленно выехал в Ленинград.

Что такое конкурсные вступительные экзаме­ны, знают все, кто их держал, Формализм и рав­нодушие, а то и кое-что похуже – вот что такое конкурсные экзамены. Помню карикатуру в «Крокодиле»: Русалку не приняли в Водный институт, она уныло выходит из дверей, а в окне видна заседающая приемная комиссия – Петух, Козел, Верблюд...

В 1958 у меня не было ни одной тройки, и ме­ня не приняли; в 1960 я получил тройку по рус­ской литературе – и был зачислен на 1-й курс истфака. Потому что за меня в некотором роде ходатайствовало министерство, а приемной ко­миссии все равно, кто будет учиться в университете, лишь бы ответственность лежала не на ней.

Авербах и после переезда в Москву неодно­кратно приходил мне на помощь. Так, в 1977, ко­гда я писал статью о русском ницшеанстве, он, по моей просьбе, произвел разыскание о творчестве Иеронима Ясинского и изложил мне его резуль­таты в письме на пятнадцати мелко исписанных страницах. Для того, чтобы прочесть стихотворе­ния Ясинского, печатавшегося в 1915–1917 го­дах в «Биржевых ведомостях», Моисей Наумо­вич ездил в Химки, за черту города, куда теперь из центра Москвы переведен, по чьему-то глубо­комысленному решению, газетный отдел Ленинской библиотеки. Того, что мы искали, Моисей Наумович не нашел, потому что комплекты этой газеты, выходившей в трех выпусках (утреннем, вечернем и еще каком-то втором издании), со­хранились не полностью. Зато Авербах подробно изложил содержание «Долины Роз» (1907), фантастического рассказа Ясинского о стране, в ко­торой восторжествовал социализм. Основная мысль этого рассказа заключается в том, что «свобода и социализм – несовместимые поня­тия».

Теперь Моисей Наумович стал стар и слаб, осо­бенно после того, как шесть лет тому назад ему удалили одну почку, и я стараюсь не нагружать его поручениями,

У Моисея Наумовича есть несколько статей, опубликованных в специальных журналах уголь­ной промышленности, которым сам он значения не придает. Вероятно, имели бы общественный интерес его публицистические статьи, но они на страницах газет и журналов не появлялись. Так, в январе 1962 Авербах написал в «Комсомольскую правду» большое письмо в связи с напеча­танной в этой газете 13 января статьей «Ворку­та – город героев». Моисей Наумович писал, что Воркуту строили не комсомольцы-энтузиасты, а незаконно репрессированные в годы сталинско­го произвола советские люди. Они работали, а ли­повым героям труда (вольнонаемным) записы­вались астрономические проценты. Кроме того, описанный в статье эпизод с посадкой лавы, ко­гда «стойки трещали», а начальник участка с кри­ком «За мной!» бросился в лаву и увлек за собой людей, – является не героическим подвигом, а преступлением, предусмотренным такой-то стать­ей уголовного кодекса, потому что во время по­садки лавы людей следует выводить из нее. Пись­мо в газете не появилось.

Хранится еще у меня очерк Авербаха «Само­управство», в основе которого лежит действи­тельное событие, происшедшее в Воркуте в 1956 году, после XX съезда.

На Комсомольской улице, перед старым зда­нием комбината, заложенным, как свидетельст­вует украшающая его мемориальная доска, еще в 1938 году, у его правого крыла, стоит статуя В.И. Ленина. У левого крыла ничего не стоит. Закон симметрии был нарушен в марте 1956, когда толпа воркутян сволокла с пьедестала и разбила статую Сталина, Зачинщиков судили открытым судом за самоуправство и приговорили к штрафу. Присутствовавшая на суде пуб­лика тут же набросала им в шапку столько де­нег, что хватило не только на уплату штрафа, но и на коллективную выпивку в ресторане «Се­вер».

Колоссальный бронзовый монумент Сталина у кинотеатра простоял до Двадцать второго съезда, после которого его сняли по велению свыше. На его место поставили памятник Кирову, который раньше стоял в сквере на Комсомольской, примерно на полпути между новым и старым комбинатом. Замену производили ночью, и случай­ные прохожие были свидетелями момента, ког­да два подъемных крана держали подвешенны­ми обе статуи: убийцу уже сняли, а убитого еще не поставили. Сталина отвезли на Воркутинский механический завод, в металлолом, фотографию его на свалке ВМЗ можно видеть на обложке третьей книги «Архипелага».

 

Примечание П.И. Негретова:

В сентябре 1980 года М.Н. Авербах сдал в Литературную консульта­цию при Союзе писателей СССР свой роман «К вящей славе Господней» (950 машинописных страниц). Действие романа происходит в Москве, Туле, Орле (вернее, в Орловском централе) и на Воркуте. В главном герое – Александре Моргу­нове – много автобиографического.

Этот роман представляется мне широким по­лотном нашей жизни за почти сорокалетний пе­риод времени: с середины 1920-х годов и до Двадцать второго съезда включительно.

Москва, 28 октября 1980 г.

 

 Сканирование и форматирование: С.В. Заграевский, 2007 г.

 

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА